БОЛЕЗНЬ И СМЕРТЬ ТРЕТЬЯКОВА

В конце ноября у Третьякова началось серьезное обострение язвы желудка. Чувствовал он себя очень плохо и слег в постель. Острые боли сменялись резкой слабостью. Внешне Павел Михайлович старался казаться спокойным, никому не жаловался, не хотел даже тревожить лишней просьбой дежурную сиделку. Только необычная бледность выдавала его страдания.

О чем он думал в те часы? Может быть, о больной жене, которая недвижно лежала в маленькой комнатке первого этажа, о милом ушедшем сыне Ванечке, о будущем дочерей? Может быть, ему хотелось еще раз пройти по залам галереи, отделенной от него лишь одной стеной? Может быть, память неожиданно являла ему яркие события из прожитого, рисовала лица друзей, неожиданно нашептывала любимые строки:

В душе человека 
Возникают мысли, 
Как в дали туманной 
Небесные звезды...

А затем реальный мир начинал сливаться с небытием и все исчезало за томительной, нестерпимой болью. В такие минуты Павел Михайлович едва слышно стонал.

Только раз за все это время, будто отвечая на какой-то свой вопрос новым вопросом, он тихо произнес вслух:

"Неужели я умру?"

Утром 4 декабря, как обычно в 9 часов, явился к Третьякову с докладом служитель галереи. Третьяков молча слушал его, а потом, превозмогая безмерную слабость, угасающим голосом сказал: "Берегите галерею".

Не прошло и часу, как во все концы Москвы и России разлетелась скорбная весть: "Павел Михайлович Третьяков скончался".

Проводить Третьякова в последний путь собрались тысячи людей. Пришли художники, артисты, музыканты, профессора, студенты, рабочие... Похороны стали выражением общественной печали, люди провожали человека, отдавшего все силы служению на благо других.

Наиболее тонко и глубоко это чувство большинства сумел выразить художник В. М. Васнецов: "Третьяков с редкой энергией совершал великое дело для своей родины. Таких обширных и поучительных собраний национального искусства немного можно встретить в других странах. Собирая свою галерею, он не мог не сознавать, что совершает историческое народное дело, но никогда свою личность впереди не ставил, а скромно скрывал за совершаемым делом. Он был не меценат, а серьезный общественный работник".

Прочитывая завещание П. М. Третьякова, нельзя не вспомнить его слов: "Моя идея была с самых юных лет наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось бы также обществу..."

Он завещал большие суммы денег на школу глухонемых, на устройство дома с бесплатными квартирами для вдов и сирот русских художников, на ремонт галереи, на стипендии в советы Московского университета, Московской консерватории, Московского и Александровского коммерческих училищ, на устройство богадельни, не забыл завещать денежные вознаграждения служащим, мастерам, подмастерьям, рабочим новой Костромской льняной мануфактуры, служащим галереи, всей прислуге в доме.