ВОЙНА НА БАЛКАНАХ

1876 год складывался тяжело и тревожно. Герцеговинское восстание, вспыхнувшее год назад на Балканах против турецкого гнета, перерастало в кровопролитную войну славянских народов за национальное освобождение. Турции активно помогала Англия, боясь утратить на Ближнем Востоке свои рынки сбыта. Турки явно брали верх, и их жестокости и зверству не было границ. Весной 1876 года они потопили в крови восстание болгар. Опасаясь восстания всех славянских народов, они стремились запугать их неслыханными зверствами. Они жгли села, резали стариков и детей, насиловали женщин, прибивали пленных гвоздями за уши к забору, а затем убивали.

Справедливость взывала вступиться за невинные жертвы. Россия не могла равнодушно взирать на гибель братьев-славян. Повсеместно устраивались демонстрации протеста против зверства турок, находилось много добровольцев, желавших отправиться на театр военных действий, проводились большие денежные сборы в пользу пострадавших.

Третьяков был в числе тех, кто, не скупясь, участвовал в денежной помощи и находился всецело среди сторонников защиты братских народов. 12 апреля 1877 года царское правительство особым манифестом объявило войну Турции. Объявление войны в России приняли с воодушевлением. На вокзалах отъезжающим добровольцам устраивали овации.

Третьяков писал об этих днях Крамскому в Париж: "Русские люди продолжают добровольно приносить себя в жертву - это поучительно и трогательно. Дай бог, чтобы эта радостная встреча войны не омрачилась дальнейшими событиями". Из русских художников многие отправились добровольно на Балканы в качестве военных корреспондентов, в том числе Верещагин и Поленов.

Верещагин еще до объявления войны, в начале зимы 1877 года, просил разрешения состоять при штабе Дунайской армии. Главнокомандующий Дунайской армией, брат царя Александра II великий князь Николай Николаевич дал Верещагину разрешение. Верещагин туда срочно отправился и вскоре был тяжело ранен в бедро во время неудачной атаки миноноски "Шутка" на турецкое судно на Дунае. Третьяков, Крамской, Стасов очень беспокоились за исход его ранения.

"Верещагина ужасно жаль. Неужели мы его потеряли?" - с горечью писал Третьяков. Крамской тревожно отвечал: "А рана Верещагина, говорят, принимает дурной оборот. Вот ведь человек! Жалко, ой-ой как жалко!"

Через некоторое время Стасов сообщал в печати: "Здоровье Верещагина было очень плохо, теперь он поправляется..."

Просматривая журнал "Всемирная иллюстрация", Третьяков увидал там картину военного корреспондента художника Каразина, изображающую Верещагина и капитана миноноски Скрыдлова перед турецким монитором.

Что же касается Поленова, то он находился на фронте в Сербии и вместе с русскими солдатами разделял все опасности и трудности военной жизни.

Вначале военные события складывались благоприятно для русских. Армия одерживала победы над турками. Русские солдаты сражались геройски, сознавая, что защищают справедливость. Но вскоре положение изменилось к худшему. Бездарность командования, отношение к войне среди штабных генералов как к средству сделать карьеру, отсутствие верной стратегической ориентации в местных условиях и бездушное отношение к солдатам дали себя знать. Одно поражение следовало за другим. Особенно много потерь понесли русские под крепостью Плевна; самой скорбной была весть о поражении русских в роковом, третьем, несвоевременном штурме Плевны, устроенном по приказу главнокомандующего 30 августа 1877 года, в день тезоименитства царя Александра II, и стоившем русским 15 тысяч убитых.

Третьяков глубоко переживал военные неудачи русских. Тяжелое впечатление произвел на него бал, устроенный с благотворительной целью в пользу жертв войны на даче в Кунцеве. Такие балы тогда были в моде. Третьяков ушел один и до глубокой ночи ходил в лесу, чтобы ничего не видеть и не слышать, а в последующие дни был особенно молчалив и замкнут. Его оскорбляло, что "на этом бале были и веселились самые близкие люди "просто так", только в свое удовольствие! И это в день нашего поражения!". Третьяков не мог спокойно читать сообщения, как русские оставляют занятые села, наверное зная, что их жители, встречавшие освободителей-русских цветами, обрекаются на жестокую гибель от турок. Лишь работа отвлекала его от тяжелых раздумий.

Настроение в армии было неспокойным; солдаты видели, что обмануты. Бездарность руководства становилась очевидной и вызывала открытый ропот подчиненных. Член Государственного совета Победоносцев в секретном донесении счел необходимым написать: "От ошибок начались неудачи, от непредусмотрительности, от неосторожности со стороны распорядительных властей. Вмиг доверие к этим властям потеряно. Народные умы ужасно взволнованы. Это грозит в будущем великой бедой целой России, если все останется в армии по-прежнему".

Третьяков так выражал свое мнение о смысле Балканской войны: "Эта война исключительная, не с завоевательной целью, а освободительною; созданная самыми образованными нациями, имевшими полнейшую возможность устранить ее и не сделавшими этого из эгоизма, из торгашества".

Русский народ искренне встал на защиту угнетенных, принес огромные жертвы, исчисляемые тысячами убитых и раненых, и ценой этих жизней освободил от турецкого ига славян на Балканах. Но народ не простил ненужных жертв, затаенный гнев нарастал. И тревожные слова донесения царю: "Это грозит в будущем великой бедой целой России" - не случайно вспоминались, когда к старинной народной песне "Дубинушка" война на Балканах прибавила новые слова:

Именинный пирог 
Из начинки людской 
Брат подносит державному брату... 
Но то время придет, 
И восстанет народ, 
Разогнет он согбенную спину, 
И к свободе святой 
С песней радостной в бой 
На царя он подымет дубину! 

События русско-турецкой войны запечатлел в своей новой серии Верещагин. Чтобы видеть самые ответственные моменты сражений, он смело ходил навстречу опасностям; он видел замерзших в снегах Шипки часовых, стоны лишенных помощи раненых звучали в его сердце. Верещагин по местам сражений собирал остатки окровавленных одежд, пробитые пулей каски. Он говорил, что каждый убитый и раненый должен быть написан не красками, а кровью сердца. Он готовил новый обличительный документ, считая своим долгом художника-солдата смело высказать правду о войне и именем тысяч ненужно погибших заклеймить позор предавшего их начальства. Под картиной "Шипка-Шейново", где на первом плане задумано было написать убитых и замерзших в снегу русских солдат, он хотел поставить такую надпись: "Именем отечества, именем государя императора спасибо, братушки".

Чтобы выполнить серию, Верещагин на несколько лет уехал в Париж.