ТУРКЕСТАНСКАЯ СЕРИЯ ХУДОЖНИКА ВЕРЕЩАГИНА

В марте 1874 года Третьяков специально приехал в Петербург из Москвы, чтобы посмотреть выставку работ художника Верещагина, и теперь был счастлив, что надежды его не обманулись, что он увидел действительно новое, ценное, оригинальное... Впечатление от только что виденной выставки было столь сильно, что он мысленно все время возвращался к поразившим его этюдам и картинам Туркестанской серии. То ему вспоминалась площадь Регистан в Самарканде, мусульмане в пестрых одеждах и в раскаленном синем зное на шестах отрубленные головы русских пленных солдат, то резная колоннада внутренних двориков, то женщина в черной парандже, то груда человеческих черепов в песчаной пустыне и золотая надпись, врезанная в раму картины: "Посвящается всем великим завоевателям прошедшим, настоящим и будущим". Ему хотелось приобрести для галереи работы Туркестанской серии Верещагина, хотелось повидаться и поговорить с самим художником.

Однажды близ дома министерства иностранных дел с Третьяковым поравнялся экипаж. Красивое лицо и статная фигура господина, там сидящего, показалась ему знакомыми. "Да это сам художник Верещагин!" Третьяков не мог ошибиться, именно таким он встретил Верещагина два года назад в его мастерской в Мюнхене. Гордая и мужественная осанка, пристальный, острый взгляд, огромный рост и кажущаяся от этого небольшой голова...

Экипаж подъехал к зданию, где находилась выставка картин Верещагина. Первым желанием Третьякова было подойти к художнику, поздравить с творческим успехом, переговорить о возможности приобретения картин... Но Третьяков сдержал свой порыв, остановился; потом его охватило чувство досады на самого себя за излишнюю скромность. Ведь чего проще было подойти и поговорить, а теперь, может быть, долго не представится случай свидеться... Еще до открытия выставки он послал Верещагину письмо с просьбой уступить часть работ, и, возможно, художник был в их продаже заинтересован и тоже хотел видеть Третьякова. Но им так и не пришлось с тех пор встретиться еще несколько лет...

Выставка поначалу принесла Верещагину необычный успех. После посещения выставки царем Александром II, пожелавшим приобрести все работы, совет Академии художеств тотчас решил присвоить Верещагину звание профессора живописи. Царь вдобавок к лестному отзыву о картинах жаловал художнику еще шесть тысяч ежегодного пожизненного пенсиона. Верещагин от неожиданно свалившихся на него высочайших щедрот и от льстивых разговоров академического начальства не знал, на что решиться. Подарить ли всю коллекцию царю и тем выразить признательность за его монаршее внимание? Принять или отказаться от пожизненного пенсиона, как своего рода платы за коллекцию? Он считал сумму, назначенную ему царем, невыгодной для себя, так как задавал себе вопрос: а что будет с семьей, если он умрет через год или два? Для художника-солдата, каким был Верещагин, это не было досужим предположением. Дарить что-то из картин все равно надо было, чтобы не прослыть в светских кругах полным невежей. А в общем и то и другое представлялось Верещагину неловким, навязанным, стесняющим... Он находился в раздумье, и неизвестно, как бы все окончательно сложилось, если бы события вокруг Верещагина вдруг круто не изменились в сторону для него неблагоприятную.

Как только в высших сферах узнали, что Верещагин предполагает передать в дар правительству свои картины, тотчас явились некие высокопоставленные чиновники и начали критически отзываться о содержании работ. Они в один голос заявили, что художник лишен чувства патриотизма, что он издевается над славными победами русских, изображая победителей ранеными, убитыми, растерзанными. Они спрашивали, где выражена должная похвала доблести русского оружия, где ликование победы над врагом, и не находили этого ни в одном полотне. Верещагин изображал забытых на поле битвы солдат, смертельно раненных, обезглавленных. О чем скорбит художник - о жертвах? Что выдвигает на первый план - гибель простых солдат? К чему взывает - к скорби о павших и ненависти к начавшим войну? Да, это картины не в похвалу державе-победительнице. Смысл их - призыв покончить с войнами как варварством, недостойным цивилизованных людей. Это уже шло наперекор всем политическим замыслам правящих кругов. Почувствовав смелую и гневную правду в картинах Верещагина, они поспешили их осудить, а художника оклеветать. И нашлись люди, пожелавшие травлей Верещагина угодить начальству.

Верещагин был человек столь же вспыльчивый, сколь и отважный. Как только он узнал, какие отзывы дали о его некоторых картинах, то пришел в неописуемый гнев. Когда выставка закончилась и картины привезли обратно в мастерскую Верещагина, он разрезал три больших холста - "Забытый", "Окружили", "Вошли". Ими особенно возмущались генерал Кауфман и директор Азиатского департамента Стремоухов. Верещагин сорвал с подрамников остатки холстов и бросил в огонь. А потом, завернувшись в плед, лег у печки, где догорали куски картин, и со слезами на глазах смотрел на огонь. В этот момент посетил Верещагина его самый близкий друг генерал Гейнс. Он поразился всему случившемуся и более всего самому Верещагину, которого никогда не видел в таком состоянии. Чуткость не позволила ему вслух выразить свое скорбное удивление. Верещагин первый нарушил молчание.

"Я не продам им ни одной картины и не возьму от них ни одной копейки. Нет, они не заткнут мне глотку ни деньгами, ни чинами. Скорее все свои картины сожгу". Решение художника было твердым. Вскоре в печати появилось заявление Верещагина о том, что он, считая все чины и отличия в искусстве безусловно вредными, отказывается от профессорского звания.

Что тут только поднялось! В Академии - озлобились, в чиновничьих и военных кругах - осудили. Тут же нашелся некий академик живописи Тютрюмов, который не остановился перед бесстыдной клеветой и печатно стремился всем объяснить, что "Верещагин оттого отказался от профессорского звания, что ему стыдно было брать это звание, так как он работал над картинами Туркестанской коллекции не один, а "компанейским" способом".

В защиту Верещагина гневно выступили художники во главе с Крамским, а критик Стасов потребовал от Тютрюмова доказательств его утверждений. Третьяков в то время написал Верещагину свое мнение о происходящем:

"...Ваш отказ от профессорства снял маску с пошлых завистников. Тютрюмов только ширмы, за которыми прятались художники и не художники даже, потому что Ваш отказ от профессорства поразил в сердце не художников только, а все общество, т. е. наибольшую часть общества, чающую движения свыше в виде чинов и орденов...

...Как не взъесться было нашим художникам (большей частью по имени)... Работают усердно, добросовестно, ведут себя почтительно к высшим и как манны небесной ждут академического и профессорского звания, а тут вдруг этот дорогой им кумир повергается в прах, говорят, что он не только не нужен, а даже вреден художникам... Как же им было не ополчиться на такого отчаянного революционера?"

Третьяков все это время не оставлял мысли о приобретении работ Верещагина. Теперь, когда стало ясно, что эти работы не будут куплены царем или ему подарены, Третьяков обдумывал, как лучше начать переговоры с художником. Он присоединялся к мнению Крамского по поводу выставки, что "вся коллекция... производит такое впечатление, что хочется удержать ее во что бы то ни стало в полном составе". Купить всю коллекцию полностью представлялось заманчивым, но и трудным.

Третьяков сомневался, хватит ли у него одного на такое приобретение средств. Он понимал, что при сложившихся обстоятельствах Верещагин может пустить коллекцию в раздробленную продажу, что даст ему денег больше, чем продажа коллекции целиком в одни руки, но при этом учитывал также, что самому художнику не хочется дробить коллекцию, сильную в своем единстве. Колебаться и откладывать с решением вопроса было некогда.

Третьяков предложил Верещагину продать коллекцию целиком ему, его брату Сергею и Д. П. Боткину и обязался поместить ее в Москве в специальной галерее, постоянно открытой для публики.

"В Москве быть ей полезней,- писал Третьяков Верещагину,- в Москву съезжаются со всей России".

Верещагин согласился с предложением Третьякова, но просил разрешения в случае необходимости отправлять картины на разные выставки, особенно зарубежные.

Пока шли переговоры о приобретении работ Верещагина, один из компаньонов - Д. П. Боткин, которому не хотелось передавать картины в собственность города, начал вести за спиной Третьякова нечестную игру: ему вздумалось купить коллекцию одному, в свою личную собственность.

Третьяков, узнав об этом, сильно встревожился, стал советоваться с Крамским, написал Верещагину.

Верещагин письменно подтвердил свое намерение продать коллекцию Третьякову и его компаньонам, а не одному Боткину. Боткину пришлось в конце концов отойти от этого предприятия и уступить полностью коллекцию верещагинских картин братьям Третьяковым. Стоила коллекция, согласно договоренности, 92 тысячи рублей.

Приобретая коллекцию, Третьяков дал письменное обязательство передать ее после закрытия выставки в Московском обществе любителей художеств Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества. Свое обязательство он выполнил: он предложил коллекцию в подарок училищу, с тем чтобы училище построило подходящее помещение для ее экспозиции. Совет училища отнесся весьма прохладно к дару Третьяковых - он счел невозможным строить специальное помещение ввиду отсутствия денег. Художник Перов, узнав о решении совета, негодовал. "Думали-гадали - где достать эти деньги, и не нашли,- пишет он Стасову.- Назначили другой совет, куда был приглашен и Третьяков, вероятно, с той целью, что, так как он уже истратил 92 000, то не пожертвует ли он и 15 000 на постройку. Нужно Вам сказать, что в совете сидели Солдатенков, Ананов, Станкевич и Дашков, у каждого есть не один миллион, а несколько".

Третьяков был связан обязательством передать коллекцию в какое-либо общественное учреждение. Так как с училищем не удалось договориться на этот счет, то Третьяков принял новое решение и передал коллекцию Обществу любителей художеств. Здесь ему обещали построить помещение в течение трех лет.

Дом Общества находился на Малой Дмитровке. В 1874 году выставка открылась. Для выставки картин темные и узкие залы были невероятно неудобны. Художники, члены Общества, не принимали участия в ее устройстве. Третьякову приходилось хлопотать большей частью самому. Московская публика с интересом посещала выставку. Многим работы нравились, но некоторые находили, что слава их преувеличена, особенно когда узнавали, сколько они стоят.

В газете "Современные известия" появилась статья художника Брызгалова, где он упрекал Верещагина в злоупотреблении световыми эффектами, а Третьякова в том, что он "соблазнился количеством", не учтя качества коллекции. Все это, конечно, огорчало Третьякова. Его искреннее желание сделать для Москвы полезное дело наталкивалось на безразличие, эгоизм или зависть.

Однако ничто не могло изменить отношения Третьякова к работам Верещагина, он продолжал приобретать его картины. Крамской удивлялся твердости мнений и поведения Третьякова: "Меня очень занимает во все время знакомства с Вами один вопрос: каким образом мог образоваться в Вас такой истинный любитель искусства?" Он поддерживал его в минуты невеселых раздумий, стремился найти объяснение неолагодарности общества: "Вы, к несчастью, тронуты тем, что называется идеей, и зато роковым образом вместо награды должны быть наказаны. Зачем так мир устроен?"

До Верещагина, находившегося в то время в Индии, доходили слухи о недоброжелательных отзывах о его выставке. Он сердился на московскую публику, негодовал на газетную травлю.

Третьяков объяснял в письме к Верещагину: "Ваше негодование против Москвы понятно, я и сам бы негодовал и давно бы бросил свою цель собирания художественных произведений, если бы имел в виду только наше поколение, но поверьте, что Москва не хуже Петербурга: Москва только проще и как будто невежественнее".