ЕЩЕ ПРИСТРОЙКА

"Да, Вы шутить не любите и не способны почить на тех почтенных лаврах, которые справедливо присуждены Вам всем образованным миром",- отвечает Репин и тут же дает согласие на предложение Третьякова, назначая цену значительно меньше первоначальной. "Уж именно только для Вас".

Картина Репина "Царь Иван Грозный и сын его Иван" была выставлена на очередной 13-й передвижной выставке и произвела впечатление разорвавшейся бомбы.

Крамской хвалил ее. "Прежде всего, меня охватило чувство совершенного удовлетворения за Репина,- писал он.- Вот она, вещь, в уровень таланту. Судите сами. Выражено и выпукло выдвинуто на первый план - нечаянность убийства!

Это самая феноменальная черта, чрезвычайно трудная и решенная только двумя фигурами. Отец ударил своего сына жезлом в висок... Минута, и отец в ужасе закричал, бросился к сыну, схватил его, присел на пол, приподнял его к себе на колени и зажал крепко, крепко одною рукою рану на виске (а кровь так и хлещет между щелей пальцев), другою поперек за талию прижимает к себе и крепко, крепко целует в голову своего... сына... Крови тьма, а вы о ней не думаете, и она на вас не действует, потому что в картине есть страшное, шумно выраженное горе".

Противники Репина всячески старались снизить значение новой работы Репина. Профессор анатомии Ландцерт прочитал ученикам Академии художеств целую лекцию о неверной анатомии и нарушениях пропорций в картине Репина. Ученики с ним спорили и доказали живым примером, приняв позы репинской картины, что Репин абсолютно прав.

На выставку валом валил народ. В день проходило по 1500 человек. Одни восторгались мастерством художника, другие поражались его смелости. Передовые люди воспринимали картину Репина как гневный протест против кровавого террора, свирепствовавшего после убийства народовольцами царя Александра II. Картина на историческую тему прозвучала остро, злободневно. По Петербургу носились слухи, что после посещения выставки царем Александром III, великим князем Владимиром и президентом Академии картину приказано с экспозиции снять.

Когда стало известно о приобретении ее Третьяковым, кто-то из профессоров Академии на одном из заседаний сипло и зло бросил по этому поводу реплику: "Господа, не забывайте, что Третьяков поощряет только нигилистов-передвижников". Узнав о возможном запрещении картины, Третьяков, боясь, что ее не позволят перевести со всей выставкой в Москву, срочно рекомендовал Репину обратиться с письмом за содействием к великому князю Владимиру. На что художник ответил Третьякову: "Я хотел было идти теперь к великому князю, но раздумал, другое дело, если бы с ними можно было поговорить откровенно, по душам, по-человечески, совершенно серьезно. Но что Вы станете объяснять гвардейскому офицеру, никогда не мыслившему и имеющему свое особое миросозерцание, в котором Вашей логике нет места!.. Бесполезно!"

Находились и в правительственных кругах близкие царю люди, такие, как, например, Победоносцев, которые видели в картине тайный умысел против власти. Этот самый Победоносцев писал особое донесение царю Александру III о картине "Царь Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года" Репина: "Сегодня я видел эту картину и не мог смотреть на нее без отвращения. Удивительное ныне художество: без малейших идеалов, только с чувством голого реализма и с тенденцией критики и обличения. Прежние картины того же художника Репина отличались этой наклонностью и были противны. Трудно понять - какой мыслью задается художник, рассказывая во всей реальности именно такие моменты, и к чему тут Иван Грозный. Кроме тенденции известного рода, не приберешь другого мотива..."

Картину "Иван Грозный и сын его Иван" все-таки привезли на передвижную выставку в Москву, но провисела она там всего один день.

2 апреля 1885 года к Третьякову явился посланный от московского обер-полицмейстера и передал ему пакет, в котором находилось секретное предписание. "Милостивый государь Павел Михайлович! - прочитал Третьяков.- Государь император высочайше повелеть соизволил картину Репина "Иван Грозный и сын его Иван" не допускать для выставок... Имею честь покорнейше просить Вас не выставлять этой картины в помещениях, доступных публике; в удостоверение же настоящего объявления Вам приведенного высочайшего повеления не оставить, подписать прилагаемую при сем подписку и прислать оную ко мне". Третьякову ничего не оставалось, как взять перо и поставить свою подпись.

После чего посланный от обер-полицмейстера торжественно вышел.

Третьяков не удивился предписанию, он знал, что если картину нельзя видеть на выставке, то, естественно, нельзя видеть и в галерее. Он рассчитывал поскорее сделать еще одну пристройку, уже третью по счету, и выставить там картину в особой комнате, куда бы публика не допускалась.

А пока он приказал картину спрятать. К лету, когда семья перебралась на дачу, Третьяков приказал принести большой мольберт в гостиную и укрепил на нем запрещенную картину.

Репин беспокоился о судьбе картины, думал о том, что пришло время и следует ее покрывать лаком. Ему порой даже снился во сне Третьяков, картина с растворенной местами краской и пунцовые затеки на холсте.

Художник писал Третьякову: "Картину теперь, конечно, покрыть можно. Вы покроете умно и хорошо. Когда будете картину крыть лаком, то остерегайтесь сильно надавливать кистью. Надобно, чтобы кисть скользила легко, почти не касаясь картины, а только равномерно заливая ее лаком. Особенно остерегайтесь в местах крови - они очень легко растворяются и сильно окрасят соседние предметы".

Через несколько месяцев запрет с картины Репина высочайшим распоряжением был снят. Третьяков поместил ее в новой пристройке, специально для нее сделанной, которая была готова уже к осени 1885 года.

Третья по счету пристройка состояла, как и предыдущая, из трех залов внизу и соответственно трех залов вверху. Новая пристройка продолжала ранее сделанные и шла вдоль Малого Толмачевского переулка, упираясь в черту владения Третьяковых. В большом продолговатом зале разместили картины Репина, некоторые из них пришлось укреплять на щитах. Здесь находились: "Царь Иван Грозный и сын его Иван", "Не ждали", "Крестный ход в Курской губернии", "Царевна Софья", "Вечерницы", "Протодиакон", "Отдых", портреты Писемского, Мусоргского, Пирогова, Гаршина, Фета, Забелина, Аксакова, А. Г. Рубинштейна, Соловьева. В новые залы П. М. Третьяков перенес картину Васнецова "После побоища Игоря Святославича с половцами", "Петр и Алексей" Ге, картины Ярошенко, Савицкого, Корзухина, Кузнецова, Судковского и других.

Сюда же в отдельный квадратный угловой зал на втором этаже к "Утру стрелецкой казни", "Меншикову в Березове" прибавилось в 1887 году новое монументальное историческое полотно Сурикова - "Боярыня Морозова".