ВТОРАЯ ПРИСТРОЙКА

Весной 1880 года Третьяков начал снова вымеривать саженкой в цветущем саду место для второй пристройки. Надо было снова вырубать часть дорогого ему и его семье сада. Опять, как и в первый раз, появлялся в саду Александр Степанович Каминский, энергично жестикулируя, что-то убедительно доказывал. Слышался его звучный голос, и тут же сразу раздавался немного глуховатый голос Третьякова.

Выходила красивая Вера Николаевна с маленьким красивым сыном Ванечкой на руках, за ней бежали девочки. Вера Николаевна грустила, что сад нужно вырубать, так хорошо здесь было гулять и играть с детьми. Павел Михайлович ее утешал, говоря, что не весь сад вырубается, а детям довольно будет, где резвиться. Всеми строительными работами руководил архитектор Каминский. Велось строительство около двух лет - с 1880 по 1882 год. Пристраивались три зала внизу и три зала наверху.

Размещалась пристройка вдоль Малого Толмачевского переулка под углом к первой пристройке.

Третьяков уже мысленно примерял, где он поместит верещагинскую коллекцию, где повесит картину Репина "Правительница Софья Алексеевна", которая хоть в окончательном варианте и оставлена художником со скрещенными руками, но не потеряла своей мрачной выразительности, пейзажи Куинджи "Березовая роща" и "Север", "Заросший пруд" и "Московский дворик" Поленова.

Конечно, особое место нужно было отвести картине Васнецова "После побоища Игоря Святославича с половцами".

Работа над этой картиной велась около двух лет. Третьяков следил за ходом работы. Заканчивал картину Васнецов в Абрамцеве под Москвой, на даче известного покровителя художников Саввы Ивановича Мамонтова. С. И. Мамонтов приходился родственником П. М. Третьякову - он был двоюродным братом жены Третьякова Веры Николаевны (урожденной Мамонтовой). В семье Третьяковых дети называли его дядей Саввой и считали его человеком феноменально одаренным. Он прекрасно пел, играл, писал и лепил. Его друзья - художники и артисты находили в его доме самый радушный прием. Все объединялись в дружный, творческий коллектив, который называли в Москве Мамонтовский кружок. Здесь бывали Репин, Поленов, В. Васнецов, Суриков и многие другие. Мамонтовский кружок особенно увлекался изучением русской старины. Поэтому Васнецова там особенно любили и поощряли его работу над первой картиной из русского эпоса - "После побоища". Здесь бывал и П. М. Третьяков. Васнецов показывал ему свое полотно.

Третьяков про себя отмечал достоинства и недостатки работы. Уже потом, на 8-й передвижной выставке, когда картина Васнецова вызвала самые противоречивые отзывы, Третьяков оценил работу Васнецова и предложил продать ему картину, хотя отмечал: "Я в ней главный недостаток находил и нахожу в колорите, нет настроения, пестро и светло для наступающей ночи".

Стасов картины не почувствовал и даже упрекнул Васнецова в попытке возвратиться к академизму, в отходе от традиций передвижничества. Репин очень рассердился на такой отзыв Стасова и написал ему: "Это необыкновенно замечательная, новая и глубоко поэтическая вещь. Таких еще не бывало в русской школе". Действительно, еще никогда в русском искусстве не появлялось картины, где бы с такой лирической грустью, поэтично решался исторический сюжет.

Видя незаслуженные нападки критики на Васнецова, начинавшего своей картиной новый эпико-исторический жанр в русской живописи, Крамской высказывал Репину свои соображения: "... трудно Васнецову пробить кору рутины художественных вкусов. Его картина не скоро будет понятна. Она то нравится, то нет, а между тем вещь удивительная".

Президент Академии художеств великий князь Владимир Александрович намеревался приобрести картину у Васнецова, но Васнецов предпочел отдать ее в галерею Третьякова.

Думал Третьяков приобрести также и картину Сурикова "Утро стрелецкой казни", работа над которой подходила к концу. Не раз он наведывался к В. И. Сурикову в квартиру на Зубовском бульваре.

Квартира у Сурикова была небольшая и явно тесная для огромной картины. Художник поставил холст диагонально поперек комнаты. И чтобы видеть всю картину в целом, пригласил Третьякова в другую, маленькую комнатку, откуда она вся просматривалась.

Потом, немного стесняясь, В. И. Суриков предложил Третьякову сесть на старый стул. Стульев в доме было всего два, да и те с потертыми сиденьями.

Третьяков смотрел не отрываясь на картину. Он видел в правой части свежеобведенную мелом фигуру повешенного стрельца. Чувствовалось, что Суриков пририсовал ее только что. Производила эта фигура странное, отталкивающее впечатление, казалась явно лишней. Третьяков помолчал, а потом строго спросил: "Что вы, картину испортить хотите?" - и указал глазами на висящего стрельца.

Суриков смутился и отвечал: "Да чтоб я так свою душу продал?! Это все Репин. Как ни придет, все поговаривает: "Что это у вас ни одного казненного нет. Вы бы вот здесь хоть на виселицу, на правом плане повесили бы".- "Я и пририсовал. А тут нянька в комнату вошла, как увидела, так без чувств и грохнулась. Теперь вот и вам не нравится".

Суриков подошел к холсту и осторожно стер мягкой тряпкой контур страшной фигуры. "Не самую казнь я хочу передать, а последние трагические минуты перед ее началом. Я все народ себе представлял, как он волнуется: "Подобно шуму вод многих". Царь-то Петр ведь тут между стрельцами ходил. Один из стрельцов ему на плахе сказал: "Отодвинься-ка, царь, здесь мое место!"

"Гордость и сила какая в людях этих была",- заметил Третьяков.- Как верно вы лица их угадали! А в матерях и сестрах их сколько скорби!"