В ЗЕРКАЛЕ ИСКУССТВ

Раймонд Паулс: «И музыка - родник истории»

Народный артист СССР Раймонд Волдемарович Паулс - мастер советской музыкальной эстрады. За тридцать лет работы в области музыки он написал четыреста песен, музыку к шестидесяти спектаклям и театральным постановкам, десятки симфонических, камерных, хоровых произведений, мюзиклы и оперетты. Р. Паулс - редактор музыкальных передач Латвийского радио, депутат Верховного Совета Латвийской ССР. Наши корреспонденты Ё. Матонина и О. Михайлова встретились с Раймондом Волдемаровичем в Колонном зале Дома Союзов на концерте латышской народной песни, музыки и танца, посвященном 150-летию со дня рождения выдающегося латышского фольклориста Кришьяна Барона.

Раймонд Паулс

- Что вас, композитора, работающего прежде всего в жанре современной легкой музыки, привело на этот вечер?

- Чувство великой преемственности. Чувство долга перед народной культурой. И чувство благодарности к ней. Посмотрите программу вечера: сегодня звучат русские и латышские народные песни, исполняются народные танцы и, главное, поэтической прелестью, простотой и мудростью завораживают нас старинные латышские дайны. «Петь я буду», «В сини да зелени», «Солнце красное всходило», «Коль пойдешь, сестрица, замуж», «Краше не знаю отчего края» - все эти композиции составлены из дайн - небольших поэтических произведений, созданных народом. Дайна - это четверостишие, которое пели в селах и городах. А кого у нас в Латвии называют «отцом дайн»? Кришьяна Барона, который родился в семье бедного латышского крестьянина сто пятьдесят лет назад и стал знаменитым фольклористом.

В этом концерте звучат несколько латышских народных песен в моей обработке, а завершает его песня «Моей Родине» на слова поэта я. Петерса, музыку которой я написал. Но для меня, как и для всех участников этого концерта, большая честь служить памяти Кришьяна Барона.

В Риге недавно открылся музей выдающегося фольклориста. И самым ценным экспонатом в нем оказался... шкаф. Он необычен - в нем 2 отделения по 35 ящичков в каждом, а каждый ящик разделен на 20 ячеек, в каждой ячейке - 200 карточек с записанными на них дайнами. Посчитайте, сколько будет 35 * 2, и еще на 20, потом на 200. Получится 280 000- на такое количество карточек рассчитан этот необычный шкаф, хозяином которого был Кришьян Барон. Шкаф такой сложной конструкции служил ему не только для хранения, но и для классификации дайн.

- Такое огромное количество произведений собрал и классифицировал один человек?

- Вот в том-то и дело! Кришьян Барон издал огромное количество дайн - шеститомное собрание, где собрано было 217 996 дайн. Причем, он их не просто собирал, а исследовал и классифицировал. Вот что говорил этот человек о народной песне - меня, как композитора, эти слова особенно интересуют: «Истинно верное освещение народной песне придает полная и верно понятая жизнь народа и его воззрения, судьба народная, народное сердце и душа, и мы займем верную позицию, если проникнемся народными чувствами в ту минуту, в тех случаях и обстоятельствах, когда он свои песни поет или пел раньше, если сможем мысленно душой сочувствовать тем, кто песню пел и кто ее слушал».

Тонкое понимание народной песни помогло Кришьяну Барону их верно классифицировать: он разделил все известные дайны на шесть групп. Ёто как бы вся жизнь человека. Песни о рождении ребенка, о семье, детских и молодых годах, о поре сватовства, о свадьбах, семейной жизни с ее заботами, а дальше - старость, смерть. Есть песни о работе, промыслах, войне, о природе, об отношениях батрака и хозяина, песни мифологические и посвященные обычаям других народов.

Колоссальная работа! А ведь Кришьян Барон не был филологом, не был поэтом или музыкантом. Он изучал математику и астрономию. Жил вдали от родных мест, в Воронежской губернии. Служил домашним учителем в семье помещика Ивана Станкевича, брата знаменитого литератора. И вот здесь, в центре России, он думал о том, как сберечь тысячелетнее устное творчество латышей, своего маленького народа. Он обращается к соотечественникам, просит присылать уцелевшие памятники народного творчества -«на пользу наукам и латышскому племени».

Казалось, люди будто только и ждали человека, который попросил бы их об этом. Правда, большинство корреспондентов Барона были людьми образованными. Народные учителя, земские врачи, священники. Но дайны присылали и крестьяне, некоторые из них специально учились грамоте, чтобы помочь Кришьяну Барону в его патриотической работе. Крестьянка Лавиза Кемере прислала 232 дайны. Одна только волость Лиелварзе собрала 6 000 дайн. «Казалось бы, давно высохшие родники народной памяти чудесно забили вновь»,- так писал об этом сам Кришьян Барон. Он восхищался своим народом, его стремлением вписать свою национальную страницу в книгу общечеловеческих культурных ценностей. Но ведь идея собирать дайны принадлежала ему самому. Без деятельности этого человека бесценное богатство дайн, этих маленьких философских народных песен, было бы безвозвратно утрачено, как много бы потеряла наша культура, в том числе и песенная, музыкальная! Так что я преклоняюсь перед памятью человека не только как каждый латыш, но и как композитор, как профессионал, который не может не ценить народную песню - это наши истоки.

В пустоте, как говорится, ничего не возникает. На этом стоит все искусство. И вся музыка - как сложная, так и простая.

- Ваша «музыкальная биография» тоже имеет свои истоки. В чем они?

- Об этом говорить трудно. Свою жизнь не увидишь со стороны. Но как замечает мой друг, поэт янис Петере, на слова которого я написал сто песен, «ритмы у меня, видимо, в крови». Дед играл на скрипке. Отец - на барабане. Отец работал на текстильной фабрике слесарем-ремонтником. Вечерами играл в ансамбле. Рабочий ансамбль. Рабочий район. На барабане надпись «Михаво», что значит: «Миша, Харис, Волдис». Имена отца и его друзей - гитариста и скрипача. Играли чарльстон, фокстрот, танго. я не хотел быть музыкантом, интересовался радиотехникой. И все же закончил Латышскую государственную консерваторию имени язепа Витола. Надо сказать, что отец, человек одаренный, но не имевший возможности получить музыкальное образование, был счастлив. Его сын стал профессиональным музыкантом.

В пустоте, действительно, ничего не возникает...

Вспоминаю, с каким особым настроением я писал цикл песен на стихи Аустры Скуини. То была цепная реакция памяти. Моя мать и поэтесса родом из одних мест. Рассказы матери о жизни. И эта жизнь на поэтическом языке Скуини... Прошлое согревает, питает нашу душу. Вот и в музее, мне казалось, я становлюсь участником диалога: «Ты стремишься выразить себя, свое понимание жизни, свой опыт,- как бы говорят лица со старинных портретов и старых, пожелтевших фотографий,- так имей мужество быть человеком высокой идеи и полезного дела».

Подобный молчаливый диалог особенно волнует нас в мемориальных домах-музеях.

- Сейчас ощущается к этим музеям особый интерес. Латвия, наверное, не составляет исключения?

- Безусловно. Но у нас есть свои особенности. Большинство деятелей латышской культуры вышли из деревни. Росли в бедности. Но стремились к знаниям и культуре. Петербург, русская культура были для них землей обетованной. И они добирались в российскую столицу пешком, жили и учились на копейки. Потом возвращались на родину, чтобы прославить ее своим талантом и трудом. Но первые мечты и устремления этих выходцев из крестьян зарождались в бедных деревенских школах. Союз писателей Латвии обратился к органам Советской власти на местах с просьбой сохранить эти школы. Мы должны знать, как начиналась наша культура, в каких условиях жили и учились известные латышские композиторы, поэты, художники. Зайдите в такую школу: бедный, с голыми стенами класс и рядом комнатка с грубо сколоченными кроватями, где спали дети.

Именно отсюда, из этих деревенских школ вышли композитор Ёмиль Дарзинь, поэт янис Райнис, известный художник Курвитис, с именем которого связана целая школа в нашей живописи. Словом, какое имя ни возьми - писатели Рудольф Блауманис, Рейнис и Матисс Каудзитес и, наконец, язеп Витол, «серебристый свет латышской музыки». Витол - первый ректор нашей консерватории, ее основатель, ученик Римского-Корсакова, профессор Петербургской консерватории, учитель Прокофьева, Мясковского. Музыкант и личность...

Как же было не сохранить бедные деревенские дома, воздухом которых они - великие наши классики - дышали! А ведь, подумать только, эти школы могли совсем исчезнуть с лица земли. Их разрушило время, нерадивая наша память, небрежные руки. В школах были и склады и конторы. Воззвал к нашей памяти и народный поэт Латвии Имант Зиедонис. Ёто он спросил нас: «Почему все это гибнет? Почему даже мемориальной доской не увековечили рождение великих сыновей нашего народа?»

Конечно, одним призывом ничего не добьешься. Но если его повторить много раз и если тебе помогут друзья - учителя, писатели, краеведы, художники, композиторы - все, кто умеет заставить людей задуматься о своем прошлом, то дело сдвинется с мертвой точки. Может, не так быстро, как этого бы хотелось, но все же сдвинется.

Маленькое отступление. Имант Зиедонис - коллекционер. Он собирает мельничные жернова. Знаю об этом не понаслышке. Однажды я участвовал в поездке, организованной Комитетом защиты мира, по шести европейским странам. На пристань провожать нас явился Имант Зиедонис с мельничным жерновом, который он насадил на палку. И попросил отвезти его в Копенгаген латышу, который много лет живет вдали от Родины: увидев фильм о Советской Прибалтике, тот захотел иметь в своей коллекции мельничный жернов из родных мест.

Ну что ж, раз надо - ничего не поделаешь. я вполне понимаю желание человека видеть такую вещь, дотронуться до нее - ведь это живая память о реальной трудовой жизни твоего народа! Наверное, вдали от Родины все ощущается резче... Мы же с достаточно спокойным любопытством рассматриваем в музеях страны орудия труда.

- Только ли для того, чтобы иметь о них представление, мы помещаем предметы хозяйствования в музей?

- Отнюдь. Мы должны помнить: создать всё, что мы имеем, этими «орудиями», выстроить по кирпичикам духовную и материальную культуру народа мог только труд. Фантастический труд. И такой музей учит в первую очередь труду.

Есть такая дайна «я умру воскресным утром, чтоб работе не мешать». Подумайте, какое же было отношение к работе у человека, сложившего ее, и у народа, сумевшего пронести через века эти строки! Значит, такое отношение к труду было присуще всему народу.

Жаль, что в наших самых распространенных краеведческих музеях при рассказе о прошлом редко используют фильмы, еще реже обращаются к музыке. Вот вы пришли в музей. Смотрите в детском неведении на всевозможную утварь, которой пользовались ваши предки, и даже не знаете, хороша она или плоха, ибо никакого отзвука не исходит из далекого времени, а современного экскурсовода мы не заказали. Совсем другое дело, например, если вам показали в музее фильм о Латвии, о ее ремеслах, о предметах домашнего обихода. Вы видите, как полыхает обжиговая печь. Как звенят чаши, кувшины, подсвечники, выходя из пламени, сверкая глазурью. А шуму огня и этому звону вторит музыка, чистые голоса мальчишеского хора старинной песней прославляют труд мастеров. Вот если в таком контексте предстанут музейные экспонаты - предметы повседневной жизни наших талантливых предков, - я думаю, дрогнет любое сердце и наполнится гордостью за бесконечное трудолюбие живущего на земле человека.

На вопрос «зачем мы ходим в музей?» чаще всего отвечают: «чтобы прикоснуться к прекрасному». И имеют в виду выставленный в музее только прекрасный «результат» таланта, вдохновения и труда. А сам труд, поиск, долготерпение, разочарование, слезы и радость мастера оставляют за кадром даже в лучших экскурсиях. Рассказ об этом найдется лишь в специальных монографиях. В музее вам поведают о колорите, светотени, мазке, даже если вы и не художник. Но только ничего не скажут о том, что великое создается мучительным трудом. А я считаю, музей - это школа трудолюбия, а не только эстетического наслаждения.

Часто ли, вглядываясь в бесконечные этюды, скажем, Александра Иванова в Третьяковской галерее, многочисленные эскизы Перова, в холсты огромных размеров и совсем небольшие, но титанически сложные по живописи других художников, в нотные листы Бетховена, Чайковского, трижды исписанные страницы Толстого, думают их современные коллеги по цеху искусства о собственной нелюбви к работе в поте лица?

я музыкант и думаю о музыкантах. Все сегодня дает им наша страна. Инструменты, концертные площадки, квартиры, неплохо оплачивается их труд. Только работай. Служи искусству. Не останавливайся в этом служении, не повторяй себя, не ищи признания на примитивном уровне. Судьба всякого эстрадного артиста таит в себе потенциальную трагедию. Публика быстро охладевает к звезде, если она останавливается в своем творчестве, и ищет нового кумира. Об этом надо знать и работать, работать.

Наш резерв - самодеятельность. Она ближе к самобытности. Искать таланты, уверен, нужно именно здесь. Поэтому не жалею сил и времени на поездки в любую глубинку на самодеятельные фестивали. Зачастую «смотрю» самодеятельность по тридцать раз в году. Для меня это не отдых, не развлечение, а серьезная работа. Поиск. Так были открыты ансамбль «Модо» и певцы М. Зиверс, М. Вилцане и Н. Бумбиере. Но эти исполнители прежде всего сами очень много работали. Помнили: чтобы создать что-то свое, следует знать музыкальную культуру народа. Ее историю, мелодии, ритмы, музыкальные инструменты.

О силе народной музыки давно всем известно. И напрасно самоуверенные современные исполнители иногда с пренебрежительной усмешкой смотрят на выставленные в музеях старинные музыкальные инструменты. Для них боги - современные синтезаторы, акустические устройства, всевозможные усилители. Но эти плоды технической революции не могли появиться из ничего. Их предшественниками были старинные народные инструменты, одни названия которых звучат как музыка.

Веками люди играют на лютне, на чембало, на кифаре, на рожке и на цитре, на трубе и на кантеле, и на барабане, и на бандуре, на шарманке, на клавесине, скрипке, органе и фортепиано, аккордеоне, виолончели. История музыкальных инструментов - это история нашей жизни.

Народные инструменты извлекают ту мелодию, которая рождает у нас образ Родины, тоску по ней, любовь к ней.

- В Латвии есть музей народных инструментов?

- Самостоятельного музея нет. Но многие инструменты можно увидеть в Латвийском этнографическом музее под открытым небом. Ётот музей, кстати, славится разнообразными формами работы с посетителями. В музее есть так называемая фольклорная дружина «Скандиниеки». В ней десять человек.

- И все десять человек сотрудники музея?

- Нет, в музее работают только четверо. Двое из них руководят дружиной - это научные сотрудники Хелли и Дайнис Сталте. Остальные - люди самых различных профессий. Интересно, что вместе с родителями в дружине поют и танцуют дети. Трое детей Хелми и Дайниса Сталте и двое яниса Чаксте. янис по профессии химик, доцент, но давно стал в музее своим человеком. А в дружину привел и детей и жену.

Музей под открытым небом создает особую атмосферу для такого ансамбля. Его участники встречают посетителей песней и хороводом. Пляшут взрослые, пляшут дети. Все вместе, без деления на старших и младших. Словом, так, как это делали наши предки. Что же такое «Скандиниеки»? В переводе это - «всё, что звучит». И, действительно, у них в руках звучат удивительные инструменты: кокле, скрипки, бас, диги, гармони, жалейка, свистулька, волынка, чагана, колокольчики, трещотка, стиральная доска, барабан, вертеле, даже скамеечка.

Инструменты эти, как я уже говорил, - древние, пришли к нам из далеких веков. Собрать их было не так-то просто. Фольклорная дружина организует настоящие экспедиции в сельские районы Латвии. Здесь до сих пор можно услышать неизвестные порой ученым-фольклористам народные песни, отыскать сохранившиеся музыкальные инструменты. Причем квалифицированный подход обеспечен: как я уже говорил, четверо участников фольклорной дружины, в том числе руководители,- работники этнографического музея.

- Но остальные имеют иные профессии? Они тоже участвуют в таких экспедициях?

- Участвуют, причем с удовольствием. А если такой экспедиции нет (не каждую субботу или воскресенье организуешь далекую поездку), они просто собираются в музее и поют народные песни и водят хороводы.

Народные хороводы и хороводные танцы по своему происхождению принадлежат к самым древним образцам фольклорного творчества, их старинная обрядовость обогащена житейской мудростью, хоровод давал радость общения, рождал смекалку, импульс к творчеству, несложному музицированию, к созданию стихов и песен. В Латвии собрано и опубликовано около пяти тысяч описаний хороводов. Обо всем этом рассказывают посетителям активисты музея.

И сегодня народные хороводы не утратили своего первозданного очарования, ведь в них все та же тяга человека к гармонии, свету, единению, дружбе. Вообще «Скандиниеки» руководствуются этнографическими образцами или описаниями, следуют народным принципам импровизации. Их исполнительская манера отражает сегодняшнее представление о старинной народной музыке. Деятельность музейного ансамбля - прекрасная форма пропаганды фольклорного наследия: народных песен, обычаев, хороводов, танцев. Музей становится как бы своеобразным клубом с «музыкально-песенным уклоном».

Мне такой вариант музея очень близок. Здесь человек - соучастник в делах музея. Ёто во-первых. А во-вторых, я вижу практическую пользу такого клуба. я, например, считаю, что хранящиеся в музейной витрине бриллианты Екатерины Второй менее полезны, чем фольклор, собранный в стенах этнографического музея.

Когда в музыке исчезает главное направление, когда нужно искать заново, подлинные профессионалы обращаются именно к фольклору. Ёто та нить, которая выводит композитора к своему времени. И уже только поэтому ценность фольклора неоспорима. Уверен: великие композиторы потому таковыми и стали, что помнили о социальной роли композитора в обществе, о необходимости выражать душу своего народа.

- Раймонд Волдемарович, что вы можете сказать о «жизни» музыки в музеях?

- Вопрос немного неожиданный. Для ответа на него необходимы специальные знания. Мне ясно одно: музей и музыка - синтез благодатный. Думаю, он нашел свое полное отражение в работе Латвийского этнографического музея. В литературных музеях звучат романсы, камерная музыка. Но здесь необходимо хорошо все продумывать. Ведь если хороводы издавна кружили в лесу, на поляне, у реки, и музей под открытым небом немногое меняет в этом обычае, то живопись и музыка самостоятельные, сильнодействующие искусства, и совмещать их следует бережно, со вкусом, стараясь не расплескать ни одно из впечатлений. Нельзя сооружать просто красивый интерьер из живописи для музыки или наоборот. Искать следует продуманного взаимодействия, серьезного соответствия одного другому.

Старая живопись будет хороша в контексте музыки Гайдна, Моцарта. А вот музей современного искусства и музыкального оформления будет ждать соответствующего. Но здесь много вопросов. Какой современный художник «сыграет» красками «Рапсодию в стиле блюз», чтобы не уступить в таланте Гершвину? Какие полотна будут в унисон мелодиям «Битлз»? И почему старый Бах только для старых мастеров? Современные меломаны - яростные поклонники Баха. А живопись, графика, посвященные космосу, хорошо воспринимаются с электронной музыкой. Сильное, впечатляющее может получиться сочетание.

Хочу воспользоваться случаем, чтобы высказать свое удивление - почему музеи в своей просветительной, идейно-эстетической работе, особенно музеи музыкальные, напрочь отстранились от легкой современной музыки? Почему эта интересная тема не входит в программы музейных вечеров? я уже как-то говорил, что мы живем в мире, насыщенном звуками. И нам необходимо вводить молодежь в этот мир умно, грамотно, формируя ее вкус.

Музеи, мне кажется, могли бы кое-что сделать в области воспитания музыкальной культуры у молодежи. «Легкий жанр» уже имеет свою историю, свои испытания жизнью. Очень поучительные. Если бы музей привлек профессиональных музыкантов, журналистов, музыковедов, руководителей ансамблей к серьезному разговору в своих стенах, где бы была и объемная информация о новых направлениях в современной музыке, и убедительные примеры, и разбор музыкальной халтуры, и поучительные сравнения с классикой, - уверяю вас, нам бы не пришлось закрывать в городах три дискотеки из семи и бесконечно ругать наши группы и их солистов. По-моему, вполне достойное для музея дело.

Могут быть и другие формы. Например, я дал группе «Кредо» из Лиепаи музыкальный материал на темы латышского графика Гуннара Кролиса, создавшего серию графических листов о Хиросиме. Музыканты «Кредо» записали большую, на 45 минут, композицию - ораторию в стиле рок по мотивам работ Кролиса. Разве не вариант для работы в музее?

Словом, есть большие возможности для эксперимента. Ведь в такой музей можно идти так, как в старину ходили на семейные музыкальные вечера. Вот вам и решение проблемы свободного времени, которая сейчас стоит особенно остро.

Музыка, музей, живопись, составив своеобразное триединство, способны по-настоящему увлечь молодежь.

- Но ведь такой вариант отдыха возможен только для горожанина. А что предложить сельскому жителю?

- Отдыхом и сельского жителя может заняться музей. Приведу пример: стояла в одном латышском селе еле живая развалина, которая когда-то была ветряной мельницей. Еще немного и ее вовсе не стало бы. Но вот председателем колхоза пришла в эти места энергичная, умная женщина. Из тех, для кого не существует понятий «провинция», «глушь». Она не стала заглядывать за чужой забор и завидовать чужому саду. Она решила развести свой.

Мельницу отремонтировали и открыли в ней сельский музей. Здесь очень красиво. Народные костюмы, цветы, поделки и, главное, выставка картин художника, родившегося в этих местах. Художник давно покинул родное село, но узнал о музее и передал ему свои картины. я поднимался по красивой лестнице музея-мельницы и думал о том, как уместна здесь будет старинная музыка. Уверен, сюда с удовольствием придут столичные певцы, композиторы, самые современные ансамбли. А сельские любители живописи и музыки обрели бы «клуб по интересам».

У нас много богатых колхозов. Им под силу восстанавливать памятники прошлого, возвращать им жизнь. Ёто ведь как признание в любви родной земле.